ГОРИПЯКИН АНАТОЛИЙ

Сибирский кедр

Скалистый кряж, лесной рекой теснимый

Подставил грудь безжалостным ветрам.

Как обелиск стоит непобедимый,

Доступный небесам, векам, орлам…

 

Красавец кедр сибирский златоглавый

Вознесся над грядой лесистых гор

В порыве к свету гордый, величавый

Легенды в честь его слагает хор.

 

И, что величье совершенной жизни

Даровано деревьям от богов.

И, верно, души их бескомпромиссны

Друг другу посылают тихий зов.

 

Шумеры знали, кедр был создан Богом,

На жизнь и процветание Земли.

И Соломон прославился чертогом,

За кедр отдавший города свои.

 

Царь Петр издал указ – пороть до смерти

Тех, кто поджег кедровые леса.

И я скажу, а вы перепроверьте ,

В стволе у кедра слышны голоса.

Слиянье в нем Природы с человеком,

Нам вместе быть всем бедам вопреки.

И кедру жить —  в согласье с дровосеком,

И людям жить с Природой по-людски.

 

*   *   *

Не в радость мне

блестящее снаружи,

Не осчастливил дар

из рук чужих.

И в наслажденьях

вихрь пороков кружит,

За благо выдавая тучу лжи.

Я обратился к истинному благу:

Я радуюсь тому лишь, что мое –

Поступкам, совершенным

с чистым флагом,

И совестью, что колет как копье.

 

Счастливая

(Женщинам

Отечественной войны)

 

Смолоду да по ухабам.

Сорвало фату войной.

И не девка, и не баба…

Незамужнею вдовой

Я любви той светлой память

Пронесла через года.

Не залить слезами пламя,

Ясно помню, как тогда

С милым я голубкой белой

Улетала в небеса.

Распустила косу смело –

Пусть струятся волоса.

Ах, как травы луговые

Сладко пахли при луне!

Ах, как чары озорные

Пели на моей струне!

Счастья миг я в жизнь вплетала

Незабудками степей.

Нянчила, в любви купала

Неродившихся детей.

 

*   *   *

Я искал правды след,

Справедливости свет,

Где добро, а где зло…

Мне порой не везло.

Я падал и вновь

Сбивал руки в кровь,

Раскалывал холод,

Облизывал голод,

Но шел.

 

Я смотрел сотней глаз

Сотен наций и рас,

Слепо шел в миражи,

Скрывших пропасть во ржи.

И крик падал в ночь…

От пропасти прочь

Я нес через голод

В родной русский холод

Свой крест.

 

Я нашел, что искал,

В чистых реках у скал,

Где нет лживой толпы

И фальшивой тропы.

Здесь из родника,

С глубин тайника,

Выходит всегда

Дневная звезда

Ко мне.

*   *   *

А собаки смотрели с ухмылкой…

Ездовые – их мучил вопрос –

Да с какой же любовью вы пылкой

В край сибирский засунули нос?

И смотрели, как рвут свои жилы,

Разгребая занос мужики.

Будто в бой, не щадя свои силы,

Шли за Мазды и Хонды в штыки.

Их, собак, сама жизнь закалила:

Знают цену упряжке в метель…

«Мазда», что же ты нос опустила?

Не по нраву Сибири постель?

Здесь, в безмолвии нерукотворном,

Выбрав мужественную стезю,

Ты не сможешь быть легкой, проворной,

Как на жарком песочке Хонсю.

*   *   *

Небо синее… Даль безбрежная.

Не измерить мой край верстой.

Поле русское – песнь сердешная…

Золотистый шумит прибой…

 

Облака плывут — птицы белые,

К травам ластится крыльев тень…

Светлой радостью, в вечность веруя,

Улыбается летний день.

 

Солнце клонится, и осанною

День уходит под пенье птиц.

Вечер тенью лег в ложе рдяное

С ароматами медуниц.

 

Весна пришла

Взмахнула природа своим ярким веером, расписанным ликующим мартовским солнцем.

И теперь от рассвета до заката звучат звонкие, жизнерадостные песни Весны под аккомпанемент звучно-струнных ручейков и продолжается танец хрупких первоцветов.

Постепенно лес начнет преображаться и одеваться в ярко-зеленое с золотистым отливом великолепие. Ветви деревьев покрываются первой листвой. По южным склонам веселятся оттаявшие травинки. Грациозные березки в ажурных платьях из нежных смолистых листочков проплывают восхитительным хороводом.

Весна каждый день цветочно-травяному ковру прибавляет красок, устилает землю ветреницей, кандыками, мать-мачехой, молодым папоротником, колбой, крапивой и медуницей. Небо становится лазурево-голубым, а иногда ярко-синим.

Весна пришла и в сердца ощущением чарующего, всепобеждающего счастья!

 

Певчий дрозд

Унылая осень сорвала багряный наряд и наготой деревьев вызывающе выступила навстречу заморозкам. Время завершения работ в саду.

Я снимал укрывное полотно с засохших огуречных плетей и вдруг увидел забившегося в угол грядки дрозда. Слегка опущенные крылья, расставленные желтые лапы и наклоненный вперед корпус придавали птице воинственный вид. Черная спинка, темно серое брюшко и белесые брови выдавали в хрипло кричащем агрессоре самца. Нелепо подпрыгнув, и тут же завалившись на бок, он дал понять, что ранен. Я без усилий взял его в руки, и он сразу притих, доверившись доброте спасителя.

Добрым-то к дроздам я как раз и не был. К каким только ухищрениям не приходилось прибегать, чтобы отпугнуть стаю наглых налетчиков на созревшую землянику. Но здесь другое: птица в беде и нуждается в помощи.

Раненого дрозда я посадил в домик на подоконнике, налил в чеплажку ключевой воды, в тарелку бросил оставшихся редких ягод ирги, рябины и семечек трав. Всю ночь при свете керосинки из прутьев я мастерил просторную клетку.

Вскоре мы с дроздом переехали в трехкомнатную квартиру. Я узнал дорогу в зоомагазин, и часть пенсии стал тратить на пропитание пернатого жильца. Не докучая друг другу, в молчаливом согласии мы прожили зиму.

В тот год я часто стряпал булочки да шанежки и угощал ими знакомых. Бывало, и юные литераторы забегали навестить одинокого старца, почитать стихи и попить чаю со стряпней. Вот и в этот раз, в преддверии первого весеннего праздника, они веселой ватагой ввалились в квартиру. Зазвенела посуда, и вдруг… из маленькой спальни, из-за закрытой двери раздался громкий двухсложный свист и щебетание: «Цинь-тю… цинь-тю…».

Я был несказанно удивлен, впервые услышав песню моего дрозда. И дети были в восторге. Дрозд же не стеснялся и продолжал без устали радовать нас своим залихватским пением…

В первых числах апреля я увидел прилетевших скворцов и открыл клетку моего поющего друга.

 

О ней

Я все реже стихи пишу,

Рифмой правильной не грешу,

Спотыкаясь о хлесткий слог,

Заклинаю: суди их Бог!

И все больше в своих стихах

Я раскаиваюсь в грехах.

Заскулил норов мой крутой,

А улыбка сплелась с тоской.

Я вымучиваю стихи,

Сути жизни ищу штрихи.

Я впервые, знаешь ли ты,

В бездну падаю с высоты.

Ты за руку меня держи.

Оберегом моей души

Оставайся и будь всегда.

Птицей счастья будь на года.

Дед Федот

Жанна

Ты отдыхай,

«Сикстинская мадонна».

Я покорен

небесной чистотой,

Величьем

материнских чувств бездонных

Соседки Жанны –

мамы молодой.

Не существует красок,

чтоб в мазках

Отобразить любовь

счастливых глаз

И уловить

дыханье нежных фраз,

Когда она

с младенцем на руках.

Не передаст палитра

стук сердец,

Живущих в радости

одною кровью.

И не в музее –

на виду у всех

Живет, живет семья

большой любовью.

Тропил по следу, до луны дойдя,

Свинец в ногах,

а на лыжах подковы

Я нёс к зимовью, зная загодя,

Что завтра то же,

только путик — новый.

В избушке морозяка гостевал:

Ведро расправил

на своей болванке,

Мышам на стол

он крошек подсыпал

Да всласть валялся

на моей лежанке.

Прожорливая печка заглотила

Смольё щепы, пудовые поленья,

И, как дракон из пасти испустила

С огнём и жаром

леность и томленье.

Уж чайничек

хрыкастым собольком

Прыжком — на стол

Любви-то что? – сверкает вывеской…

Как зубы склеены ирисками,

ни сантиметра – а не близкие.

Спасибо, нет. Отдам задаром.

Мама

Родная, дай свои мне руки,

Я к ним губами припаду

И, словно в дом,

где детства звуки,

В твои ладони я войду.

Как прежде ты меня ласкаешь

Лучистым взглядом

теплых глаз,

И боль мою ты принимаешь

С готовностью в который раз.

В который раз я обещаю

Не забывать, писать, звонить.

Любимая, родная, знаю:

Мы можем молча говорить.

Новорожденный

Снежок кружит – предвестник вьюг,

Шурша, пошла шуга излукой,

Прохлада свой звериный нюх

По ветру тянет, чует звуки:

Промерзших трав унылый звон

И взмах последний паутинки,

Плакучей ивы слабый стон

И буйство родника под льдинкой.

Березка, прикрывая грудь

Ажурным, легким покрывалом,

С ветвей поникших тихо грусть

На лапы кедра изливает.

И лишь земля хранит тепло,

Листвой укрывшись желто-алой.

На мозаичное панно

Ковер шелковый поменяла.

Смолоду да по ухабам.
Сорвало фату войной.
И не девка,
И не баба…
Незамужнею вдовой
Я любви той светлой память
Пронесла через года.
Не залить слезами пламя,
Ясно помню, как тогда
С милым я голубкой белой
Улетала в небеса.
Распустила косу смело –
Пусть струятся волоса.
Ах, как травы луговые
Сладко пахли при луне!
Ах, как чары озорные
Пели на моей струне!
Счастья миг я в жизнь вплетала
Незабудками степей.
Нянчила, в любви купала
Неродившихся детей.
*   *   *

Я на исходе дня остановлюсь,

зажгу свечу,

И в пламени её увижу,

что я стою.

Забытые долги

с лихвою оплачу,

Прощу обиды

и с души осадок смою.

На стенах пляшет

хоровод живых теней.

Друзей, знакомых

образы принявших.

Я словно подсудимый

у минувших дней

И совести, лишь память

в адвокаты взявший.

Гори, свеча, ровней,

сомнения развей.

Я волю чувствам дам

и жизнь очищу прошлым.

И станет мир понятней

и добрей,

А то, что свято,

не бывает пошлым.

*   *   *