ЧЕРНИГОВА НАТАЛЬЯ

Тополь в синицах

Дед мой не был на войне, но темно-зеленый китель, который он каждый год в конце лета с трудом вытягивал, как рыбу, из полыньи старого шкафа, буквально светился от медалей и был похож на хариуса – весь блескучий, переливистый и благородный. И каждая медаль, нацеленная на луч света, по всем законам физики заманивала в комнату неуловимую семейку солнечных зайчиков. До визга весело было бегать по прихожей, напитанной солнцем и запахом чужих залежавшихся вещей, и ловить этих зайчиков детской ладошкой. Хлоп по белой стене, – а там пусто и рука в извёстке.
Сколько у деда было медалей? Много. Впору бы сосчитать и запомнить, но зачем? Куда интересней стянуть с косички капроновую ленточку, накрепко перевязать ею «раненый» глаз и поиграть в Кутузова. Я без разрешения, как в плащ-палатку, забиралась в длинный шерстяной пиджак и, бренча наградами, сутулясь, медленно плелась к зеркалу, чтобы рассмотреть их поближе, прямо в упор, под своим невидимым, придуманным микроскопом.
Когда дед умер, пиджак перекочевал по наследству моему дядьке, потому что в его семье рождались мальчики – хранители семейной истории, а у нас – одни сопливые девчонки. С тех пор темно-зеленый китель я не видела, и сейчас с трудом вспоминаю золотом вышитые молот с киркой на воротнике и медали «Шахтерская слава» трех степеней с красной, золотой и медной звездой на строгом математически выверенном пятиугольнике.
Дед был шахтером, а я его любимой внучкой. Мы жили на одной улице, не удивительно, что все лето я до потемок пропадала в доме отцовских родителей. Поверьте, маленькому исследователю здесь было чем заняться. Сперва я забегала в летнюю кухню, чтобы потискать пушистых котят, заполнить их блюдце доверху нацеженным после утренней дойки молоком. Потом рассыпала пшено по струганным корытам в курятнике и наполняла поилки непослушных петухов отстоявшейся водой, а главное по часам караулила наседок под навесом в сарае, чтобы забрать тепленькое белое яичко, отнести его бабуле, которая уже заводит опару для самых вкусных калачиков на свете.
Разделавшись с нетрудными хозяйскими хлопотами, в тайне ото всех лезла на чердак и терялась там, в старом барахле, до самого вечера. Притаиться и посидеть в полутемном помещении часок-другой, копошась в старых, погребенных под тяжестью пыли, пожелтевших газетах, журналах и ретро-пластинках – о, это было что-то! Не знаю, откуда у меня появилась такая тяга — ворошить «прошлое», но читать газеты, которые ждали меня на чердаке полвека, я страшно любила. В основном попадались старые издания «Кузбасса», напечатанные незнакомым шрифтом, но со своим особенным, всегда узнаваемым стилем повествования. Изредка встречалась местная газета «За коммунизм», которая сейчас по-прежнему издается в Березовском, но называется «Мой город».
В одном из таких изданий на черно-белой фотографии пристальный взгляд выхватил знакомый образ.
— Ой, это же дедушка, молодой еще, — я еле шевельнула губами, будто разговаривая сама с собой.
В статье говорилось о том, что «южане» выдали на-гора очередной угольный рекорд. Это была бригада деда на шахте «Южная», и он, горный мастер, стоял рядом со своими мужиками-работягами грязный, счастливый, уставший и такой родной. Я поцеловала газету, сдунула с неё серую пылюку и копоть от трубы, заботливо протерла фотографию своей грязной рукой и отправилась с добычей на улицу.
Под вечер я уже партизанила у калитки, и, касаясь носом неструганых дощечек, выглядывала деда
Невысокого роста был дед Николай, но мощный, как айсберг, выносливый, сильный и, как говорила бабуля, шибко работящий. После ночной смены он топил сон в крутом, настоянном на притолоке чифире и запросто ехал на покос вместе с отцом на нашем стареньком «Урале», чтобы до вечера, не поднимая соленого лба выше плеч, сгребать в огромные стога сено, прогретое июлем до самых травяных прожилок. Он мог целый день носить коромысло с двумя ведрами колодезной воды для бани, придерживая стянутую ольховую дугу одной рукой, а второй подталкивать вперед свою внучку-почемучку. По дороге он весело травил мне, бегущей рядышком, байки и смешные шутки про шахту…
Дедуля открыл калитку вместе со мной, стоящей на перекладине, и я больно со всех сил сжала его загорелую шею в объятиях и смачно поцеловала в щеку со свистом.
— Ты опять с накрашенными глазами пришел, красавчик ты мой – я оттянула уголки век в разные стороны, и дедуля стал вылитым китайцем.
— Да, эти глаза как ни мой, они все равно грязные от угольной пыли. Въедается в кожу — не ототрешь. Их только в бане, внуча, можно отквасить. Завтра затопим. Прибежишь?
Я кивнула. Дед чмокнул меня в нос, схватил на руки и понес в дом. Через часок мы уже сидели за столом, вокруг пахло невообразимой вкуснятиной. Перед дедом стояло две тарелки: от одной он смачно отхлебывал жижу, заедая черным хлебом с горчицей, а другую остужал, помешивая мельхиоровой ложкой, для меня.
— А у меня для вас сюрприз есть, — выдала нетерпеливая внучка, не дождавшись завершения трапезы. – Смотрите, что я нашла на чердаке! Парень на фото никого не напоминает?
— Ух ты! — удивился деда Коля. — Это Мишка Швыдкий, это Батон, Сашка, Василич – моя старая бригада. И я в каске радостный чего-то, видать завтра выходной после первой смены!
— Дайка, Наталька, я уберу газетку, — засуетилась бабушка, забыв про ужин. — Подреставрирую вечером, у нас такого экземпляра не было, я точно помню.
Она всегда собирала наши заслуги и складывала в свою сокровенную папочку, которую хранила от посторонних глаз на самой верхней полке антресоли, а потом долгими зимними семейными вечерами развлекала нас воспоминаниями.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован.